Полупрозрачные миры Ольги фон Францкевич - Ёранссон

«Сценограф, драматург, фотограф» - очень солидно звучит, и ведь все правда, все так и есть. И сценарии пишет, и фотокартины: увидишь раз – не забудешь, и без пяти минут дипломированный режиссер. Умна, образованна. И все же неуловимое нечто делает ее совсем особенной. Ее миры полупрозрачны и загадочны. Она и сама – полутень-полусвет, так много в ней всего непривычного, странного, словно что-то мерцает внутри, что-то тревожное, беспокоящее, саднящее. Внешне – совсем еще девчонка, хрупкая, тонкая. От папы Ольге досталась звучная фамилия - фон Францкевич-Ёранссон, от мамы – любовь к фигурному катанию.

                                                        Визитная карточка
Ольга Фон Францкевич-Еранссон - телеведущая, сценограф, драматург, фотохудожник, студентка ВГИКа (мастерская В. Хотиненко). Ее работы были представлены в лучших галереях Франции, Германии, Бельгии, экспозиция Ольги украшала выставку Millionaire Fair 2007.
Главная тема ее творчества – мировая эротика. Ольга Францкевич - автор притчевой книги «Дегтярные купели бытия». Также в ее послужном списке - десятки статей в художественных журналах, более 200 теле и радиоэфиров в качестве celebrity.

Мама, в прошлом сама фигуристка, рано отдала Олю в секцию фигурного катания. Когда Ольге исполнилось двенадцать, мама, забрав старшую дочь и младшего сына, переехала жить в Швецию. Оля осталась в Москве совсем одна. Правда, в самой Москве она бывала редко, поскольку к тому времени стала полноценным членом труппы цирка на льду, устроившись на работу по трудовой книжке старшей сестры. А работа в цирке – это постоянные гастроли, разъезды. Школы менялись одна за другой, к тому же следить за тем, как она выполняет домашние задания, было некому. Наоборот, не всегда даже отпускали на уроки из-за утренних репетиций. Поэтому учеба шла через пень-колоду. Выручали билеты на цирковые представления, которые Оля исправно приносила учителям в качестве индульгенции за пропуски. Свой аттестат она получила в Ростове, в перерывах между представлениями.
Цирк – особый мир. И, несмотря на внешний блеск, мир довольно жестокий. Никаких поблажек Ольге не делали. Постоянные репетиции, тренировки, жесткий контроль за весом, вечные диеты, травмы… Тем не менее это был и ее мир, вне которого она себя не мыслила. И когда в двадцать с небольшим врачи запретили ей кататься, для Ольги это стало катастрофой. Ничего другого она не знала и не умела. И чем заниматься, как жить дальше – было совершенно непонятно…
А потом к ней пришла подруга. Принесла журнал «Работа и учеба», предложив сыграть в старую детскую игру. Оля назвала номер страницы и строки, посмотрели – выпал Институт телевидения и радиовещания. Ну телевидение так телевидение – не хуже и не лучше всего остального. Некоторая заминка, правда, вышла с выбором специальности. Список профессий был немаленький – режиссеры, звукорежиссеры, операторы, продюсеры… Но ни оператором, ни продюсером она себя представить никак не могла. С режиссером было сложнее. Здесь давал о себе знать ее цирковой опыт – Оля привыкла считать режиссеров жестокими тиранами, мучителями и деспотами. Но все остальное было совсем уж непривлекательно, и документы она отнесла все же на режиссерское отделение. Поступила. Первый семестр прошел как-то невнятно, Ольга не понимала, для чего она тут и что хотят от нее преподаватели. А спустя полгода неожиданно для себя осознала, что втянулась и ей даже интересно то, чем она занимается. Но одновременно с этим пришло понимание того, что нужно ей все-таки нечто совсем другое. У нее были хорошие педагоги - Рутберг, Романовский. Последний как-то сказал: «Оля, телевидение – это не твое, тебе нужно снимать кино». К тому моменту у нее накопилось немало собственных сценариев, ее работы уже экспонировались на выставке лучших сценографов России. Со всем этим приданым она пришла к режиссеру Владимиру Хотиненко и сказала, что хочет у него учиться. И хотя это было совсем-совсем непросто, ей все же удалось перевестись во ВГИК. Она мечтает стать режиссером, снимать авторское кино. Но сегодня она пока более известна как радиоведущая, сценограф и фотохудожник.
Необходимое отступление
Задолго до этого времени, когда Ольга стала студенткой ВГИКа, еще до отъезда мамы в Швецию, в жизни девочки происходили разные события, которые очень сильно повлияли на ее сознание.
Мама и отчим воспитывали ее строго. Телевизор был развлечением из разряда весьма дозированных. Но выход быстро нашелся. В доме был огромный эстетский аквариум, тончайшим образом сделанный – очень длинный, он перегораживал коридор и гостиную комнату. И Оля смотрела фильмы тайком, через стенки этого аквариума, в странном преломлении. Также потом она наблюдала за мамиными гостями, за жизнью взрослых, их отношениями. Поцелуи, объятия, искаженные аквариумом, казались ей отвратительными.
Второе потрясение было связано с больницей, куда она часто попадала, так как была довольно болезненным ребенком. Даже не с самой больницей, а с расположенным неподалеку моргом, куда Оля пробиралась украдкой, томимая страхом пополам с острым детским любопытством. Холодный и равнодушный синий свет, заливающий все то страшное и непонятное, что увидела, она забыть не смогла. Отзвук этих детских впечатлений слышен и в ее нынешних работах.


 

- Ольга, хотелось бы Вам изменить что-то в своем прошлом, какой опыт Вы считаете излишним в довольно нетипичном детстве?
- Я ничего не хотела бы менять по одной простой причине: без этого опыта, без моих переживаний я не смогла бы создать все то, что я уже сделала и еще смогу сделать в искусстве. Бабушка у меня была врачом. И несмотря на то что я занималась фигурным катанием, постоянно заводила с ней один и тот же разговор: «Бабушка, когда я вырасту, я буду работать в больнице, со старичками, буду вести у них гимнастику по утрам». Мне нравилось приходить к ней на работу в больницу - казалось, что все это - старички, матрасики, солнечный свет – что-то очень теплое, комфортное, размеренное, гармоничное… А когда жизнь начала долбить сверху, поменялось и отношение к ней, и мечты, и представления о гармонии…
- Общаетесь ли Вы сегодня со своей семьей, как сложились Ваши отношения после их отъезда?
- С мамой у нас долго были довольно сложные отношения, была и обида на то, что меня оставили здесь одну. Но потом, уже будучи взрослой, я пошла на дипломатическое примирение и поняла, что мне хочется объединить семью, что для меня важно, чтобы все родственники были рядом. Брату сейчас 13 лет, он очень талантливый музыкант, выиграл множество международных конкурсов. Мама полностью посвятила себя Дане, стала его продюсером. Я тоже постараюсь сделать для него то, что в моих силах.
- А с чего началось Ваше увлечение фотографией?
- Еще до своего отъезда родители пытались приобщить меня к искусству. Купили мне фотоаппарат, выгоняли меня с ним на улицу – через четыре часа я должна была принести снимки. Но мне это было совершенно не интересно, хватало пятнадцати минут, чтобы отщелкать всю пленку, – все, потом я шла гулять. Никакой красоты, ничего интересного я в этом занятии не находила. В то время красота для меня ассоциировалась только с одним – с движением на льду и еще, наверное, с балетом – в общем, я видела ее там, где присутствует легкость, скорость, пластика. Меня пытались усадить за книги, увлечь живописью, чем-то еще… Но мне тогда все это было не интересно.
То, что недобрала в школе, в более взрослом возрасте я начала впитывать в себя с жадностью. Начала поглощать книги тоннами, почувствовала вкус и тягу к искусству.


 

- Как относится к тому, что Вы делаете, Ваш педагог – Владимир Хотиненко?
- Меня этот вопрос тоже очень волнует. Недавно я спросила его об этом, когда принесла показать свои работы. Мне казалось, что он не воспринимает меня как художника. Вообще он со всеми студентами общается очень ровно, не выделяя никого и не подчеркивая свое отношение. Наверное, это правильный педагогический подход. Но ведь для художника очень важно, чтобы его работу как-то оценили! Поскольку этого никогда не было, я задала ему резонный вопрос: есть ли у меня, на его взгляд, какие-то перспективы? На что он ответил, что ему жаль, если у меня сложилось впечатление о каком-то негативном отношении с его стороны, поскольку оно ровно противоположное. Мне было очень приятно услышать это. Я мечтаю снимать авторское кино, которое полюбил бы массовый зритель, как это умеют делать Бертолуччи, Гринуэй, Карвай и другие великие мастера. Достичь такого уровня, наверное, мечтает каждый режиссер. Я отлично понимаю, что судьба может дать мне такие возможности, а может и не дать. Но я приложу все силы, чтобы у меня это получилось. В России огромное количество талантливых людей. Но добиться чего-то удается единицам. Потому что у нас, к сожалению, очень сложно состояться без умения продвигать себя. Так что на сегодняшний день возможность реализоваться в художественной фотографии, литературе, телевидении, на радио дает мне ощущение творческого покоя. Я знаю, что я двигаюсь, что не стою на месте и что, вероятно, известность, полученная в одной из этих сфер, когда-нибудь даст мне возможность снимать свое кино. Пусть это будут сначала маленькие, короткие фильмы, но емкие, эстетские, с моим ощущением жизни. У меня уже есть несколько сценариев. А Хотиненко, прочитав мои притчи, сказал мне, что хорошо бы мне прийти к тому, чтобы снимать по ним фильмы. Может, когда-нибудь это случится…
- Почему из всего многообразия литературных жанров Вы выбрали притчи?
- Меня всегда привлекали емкие маленькие формы, мне они нравятся. А еще у меня была боязнь потеряться среди огромного количества писателей, которые жили и живут сегодня. И я искала что-то свое. Нашла. Мне хотелось вызвать у людей, читающих эти притчи, какой-то эмоциональный отклик, дать представление об эпохе, показать некий исторический срез через очень яркие образы. Мне кажется, это получилось.
- А как рождаются Ваши притчи?
- Конечно, прежде всего я изучаю историю, культуру той страны, о которой собираюсь писать. Много читаю, а потом откладываю все это. А где-то через полгода возникает так называемое послевкусие, когда ты понимаешь, что из всего увиденного, прочувствованного возникают твой сюжет, твои ассоциации и ты придумываешь то, чего на самом деле не было, но вполне могло бы быть. Я очень люблю Восток, мне кажется, что к этому располагал весь мой детский опыт, три самых сильных потрясения – аквариумные видения, морг, лед – полупрозрачные, пастельные вещи. А полупрозрачность, неуловимость так свойственны Востоку, восточной живописи, восточной культуре… Пастель – она вся такая обволакивающая, мягкая, но внутри этого инфернального, мягкого света есть что-то страшное. Когда ты поздно вечером одна выходишь на свежезалитый лед – а он очень по-особому пахнет – и горит лишь тусклая лампочка, тоже возникает ощущение какой-то опасности. И аквариум – спокойная голубая вода, маленькие рыбки. Но сквозь него я видела и слышала, как ссорились родители… Словом, в этой полупрозрачности я вижу какую-то угрозу…
- Вас часто представляют как специалиста по мировой эротике. Каким набором знаний нужно обладать, чтобы стать таким специалистом?
- Это знание истории, причем истории самых разных стран, умение анализировать и проецировать эти знания на современность. При этом художник может не просто анализировать, но еще и препарировать эти знания таким образом, что они приобретают художественную ценность. Пока я не являюсь таким специалистом, но если бы в будущем мне удалось создать кино, книгу и фотографии, которые будут объединены эротической темой в моем восприятии, в моем ощущении, в моей стилистике, может быть, тогда можно было бы говорить об этом.
В детстве все, что касалось отношений мужчины и женщины, казалось мне уродливым. Но сейчас я знаю, что в эротике очень много красоты. Эротика – это то, что очень деликатно прикрывает оголенные провода секса. А взрыв, вулкан – это внутри.
- Помогают ли такие знания в личной жизни?
- Творческие люди – это очень сложно. А микроконфликты, неизбежные при любых отношениях, разрушают в художнике настрой, необходимый для творчества. Художник постоянно находится на острие своих возможностей, пытаясь удержать взятую им высокую планку, как будто несет хрупкую вазу, боясь уронить и разбить ее. И я часто думаю: мужчины ко мне явно благосклонны, и я их очень люблю, потому что мужчины, которые встречались в моей жизни, очень многое мне дали. Но при этом я не хочу строить долговременных планов семейной жизни - боюсь растратить данные мне способности, боюсь лишиться чего-то в творчестве. Наверное, творчество – своего рода болезнь, но выздоравливать я не хочу. Если бы я четко поняла, что я действительно чего-то стою, смогла бы пожертвовать очень многим. Но как узнать, насколько я исключительна, – непонятно. Знаете, в шведском языке есть такое понятие – «дюктиг». Если ребенок сумел заварить чай самостоятельно – он уже молодец, способный, он «дюктиг». И мне очень важно понять, есть у меня настоящий талант или я просто «дюктиг». Время покажет.
- Как Вы настраиваете себя на творчество?
- Сама для себя я называю это «эффектом размягчения души». С абсолютной тонкостью распознаю нужный настрой и только тогда начинаю работать. Душа становится податливой, как размягченный пластилин, и тогда я могу придавать ей цельную форму. До этого момента меня захватывает административно-бытовая жизнь, которая делает голову холодной, а душу – жестковатой. От мамы и деда мне досталось хорошее «наследство» – я очень неплохой менеджер. Пускай пока лишь сама для себя, но я представляю себе, как нужно двигаться дальше, как себя подавать. Рациональные мозги – большой плюс. Эти две ипостаси – творческая и менеджерская - позволяют соблюсти некий баланс, соблюсти гармонию. У меня были такие состояния, когда я так погружалась в творчество, настолько глубоко уходила в него, что в какой-то момент переставала понимать, где реальный мир, а где придуманный мною. Чувствовала, что улетаю куда-то. Вернуться из-за этой грани бывает непросто. Поэтому сейчас я научилась вовремя останавливаться и разделять «там» и «здесь».
- Как Вы считаете, Вы уже нашли свой стиль?
- Это вопрос, который меня мучает. Стиль - это то, что делает произведение искусства Мастера не похожим ни на чье другое. Ты видишь работу и понимаешь, что ее мог сделать только Вонг Карвай. Или только Бертолуччи. Другие могут копировать, повторять, но из этого вряд ли что-то получится. А зритель вряд ли получит то, что называется катарсисом. Стиль – это когда человек, не видевший этой работы, но знакомый с остальными произведениями Мастера, впервые увидев, сразу понимает, кто ее автор. Это моя мечта – чтобы люди, увидев мои фотографии или открыв книгу притчей, сразу понимали, что это сделано мной.
                                                        Блиц-штрих
- Любите ли Вы путешествовать?
- Люблю. Люблю теплые страны, море, солнце. Очень нравится Турция.
- Какие ароматы Вам нравятся?
- Аромат сирени, все сладкие запахи, запах ванили.
- Какой стиль в одежде предпочитаете?
- На собственный изыск часто не хватает времени, но слова Чехова о том, что все должно быть гармонично, мне близки. Так что хотелось бы разобраться и с этой стороной жизни.
- Любимое время суток?
- Вообще я жаворонок, но у меня многое зависит от настроения. Летом люблю раннее утро, хожу, фотографирую…
- Что не смогли бы простить?
- Мне кажется, я могу простить практически все. Ну, может быть, какие-то криминальные вещи... А все остальное – прощу. Даже предательство. Потому что люди и сами осознают свою вину.
- Что цените в людях?
- Очень ценю людей, обладающих мудростью, умением не осложнять жизнь другим. Это довольно редкое сегодня качество. И еще я ценю умение дружить, прийти на выручку.
- Кто из писателей Вам близок?
- Набоков, Генри Миллер. «Маятник Фуко».
- Ваш идеал женщины?
- Майя Плисецкая. Это Личность, талант и обаяние.
 

Оставьте свой комментарий:

Оставлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
Чтоб оставить комментарий Вам необходимо авторизоваться или зарегистрироваться.